В обрамлении кудрей непокорных
Так изящно твой профиль очерчен,
Ты гармонии высшая форма,
Как любовь, как «Весна» Ботичелли.

Одалиска на шелковом ложе,
Бесконечно нежна и желанна,
С белоснежно-фарфоровой кожей,
Как «Венера» руки Тициана.

Отчего, совершенно нагая,
Целомудренна ты, как Даная,
И чиста, словно песнь соловья?

Отчего, ослепленный тобою,
Покорен и пленен я без боя,
И от чар твоих будто бы пьян?

Он - спокоен, свободен, немногословен,
Он снимает с нее, слой за слоем
Смущение, стыд,
Ворох чужих надежд, пелену обид,
Маску послушной девочки, шлейф приличий,
Обрывки хороших манер и дурных привычек.
Его не остановить:
Он тянет за нитью нить,
Разматывает кокон страха,
Под ним, последней рубахой,
Суета и дым,
Муки совести, беды-горести -
Вдруг в одну ночь
Все летит прочь,
Словно старых газет подшивки:
Расставания, грехи, ошибки,
Одинокого утра холод,
Беспощадных часов молот,
Череда невзгод, груз забот,
И вот - тоненький лоскуток,
Пропускающий свет,
Проводящий ток,
Сметающий все - росток.
Он - дерзок, смел и влюблен,
Счастлив и окрылен.
Это, живая и новая,
Рождаюсь снова
Я.

...Среди прочего,
Если вглядеться,
Во мне много порочного -
Стоит раздеться...
Но нет, не стоит.
Не здесь. Не сразу.
Я не готова, мне нужно время
В тебя влюбиться.
Минут пятнадцать.
Шучу конечно -
Зачем так много.
Без слов понятно, ты - бог порока.
Луч тьмы в чудовищно светлой зале.
Ты поглощаешь, я исчезаю.
Твой голос тише, дыханье ближе.
Тебя предчувствую и предвижу.
С тобой не страшно взлетать и падать,
Терять рассудок, и стыд, и память,
В твоих глазах отражаться счастьем,
И распадаться вдвоем на части:
На бесконечность и неизбежность,
На жар и холод,
На страсть и нежность.
Пусть мир порочен,
Любовь не вечна,
А мы бессовестны и беспечны.